Всегда на публике, но не всегда узнаваем, многим незнаком, лишь фамилия в титрах – режиссер, сценарист, оператор – Ринат Халилуллин.
Встреча – как откровение. Как легкий вздох. Все, что задумывалось до встречи с ним – не сбылось…
Кто-то в беспредельном мироздании уже предначертал иное, и оставалось только вслушиваться в проникновенный монолог, искренне-чистый, как признание.
Он закрытый человек, предупредили меня, его сложно вывести на разговор, и уж тем паче, на откровенный. А он заговорил и я, боясь, нарушить тончайшую нить неожиданно возникшего доверия, просто слушала.
Мы находились в святая святых – в монтажной режиссера. Здесь Ринат в своей стихии, здесь рождаются его фильмы и здесь ему покойно, как, наверное, бывает покойно младенцу на руках матери. Ринат склонился над пультом, прошелся по нему как пианист по клавишам и на мониторе поплыли кадры. Крупный план – широкие, свободные мазки, кисть властно скользит по грубой поверхности холста… Подрамник мольберта медленно втягивается вглубь экрана, и крупным планом узнаваемое лицо.
«Асимметричный Райшев» – один из важных моих проэктов. Он мастер. Гений. Для него нет привычных рамок бытия, он всегда где-то за гранью. Есть творчество, и есть искусство, это несоприкасаемые понятия, как две параллельные прямые. Теоретически они могу где-то в запредельности сойтись. И тогда рождается гений. Я это понял, когда работал над проектом. Творчество – нечто сакральное, ему нельзя научиться, оно либо есть, либо его нет. И тогда остается ремесло то, что мы зовем искусством. Да те, кто занимается искусством – ремесленники. В этом нет ничего плохого, не всем быть гениями.
Десять лет назад я не понимал работы этого мастера, хотя мама моя – художник. Казалось бы…
Когда приступил к съемкам, не знал, как мне показать мастера зрителю. Через его картины? Но, Райшев использует столь непривычные выразительные средства, столь глубоко эмоциональные, что его работы невольно вызывают шок непонимания. Что в них изначально – этнические мотивы или это наивное искусство?.. Я пошел к зрителю через его внутренний мир, дал слово мастеру, а его картины стали его фоном, его обрамлением. И все встало на свои места.
«Вместе с маэстро» – фильм завершен. Гергиев – космос. Он живет в музыке, он уходит в нее как в океан. Как передать это состояние души, какими штрихами передать настроение, напряжение чувств? Глаза… Руки… Пальцы… Взмах дирижерской палочки… И капля росы стекающая с открытого чела маэстро. Музыка не имеет национальности, не имеет границ, я стремился это передать, но невозможно объять необъятное, невозможно передать эту ауру благоговейно замершего зала и беспредельность полета гения. В такие моменты чувствуешь свою беспомощность и понимаешь – вот оно высшее творчество. А я ремесленник, пытаюсь уловить нечто мимолетное и непостижимое. Удалось или нет – не знаю…Я показываю то, что называется просто – жизнь.
Мацуев на репетиции в стираной майке. Кого-то раздражало, что я выхватил момент, когда он говорит по сотовому телефону, в то время как музыканты оркестра продолжают играть. Ну и что? Когда его пальцы коснулись клавиш рояля – все увиделось таким ничтожным. Ему можно все простить: неважно, к какой политической фракции он принадлежит, кого он поддерживает на выборах, что он говорит. Скажи, это важно – кто он по рождению?.. Он – Музыкант. Гергиев – маэстро. Гений наднационален, к нему нельзя подходить с какими-то критериями и земными обыденными мерками. Он живет в своей вселенной, никому не принадлежа и принадлежа всем одновременно. Я намеренно смонтировал фильм в обратном порядке. Начало – момент наивысшего напряжения концерта, апофеоз. Гергиев как под гипнозом. Оркестр. Зрители. Холл. Закулисье. Репетиция. Аэропорт. Усталые музыканты. И финал: маэстро Гергиев стремительно выходит на сцену. Я не выстраивал кадры, я следовал за ними по наитию, как ребенок. Опустил на волю все свои чувства, и выплеснул их.
Сидоров через цветочек – это мое начало. Я всегда искал нетривиальное, даже работая «на паркете».
Вообще, опыт работы с полнометражными фильмами обрел, работая с Ольгой Перуновуской. На тот момент она еще не была столичным режиссером. Мы снимали молодежный сериал «FM и ребята», с этого все и началось. Затем «Шукшинские рассказы» с Аркадием Сиренко. Там снимались Гурченко, Башаров, Сухоруков, Бортник. Съемки проводились в Тверской области. Благословенные времена…
А все начиналось в девяносто третьем году. Я молодой пацан, не имея ни малейшего представления об операторской работе, пришел к Сергею Михайловичу Катаеву в «Сургутинтерновости». Причем заранее был настроен на отказ и готов был работать бесплатно. Катаев меня принял без всяких условий, поставил на эфир. Я влезал во всё, изучал по ночам монтажное дело, съемку и всегда стремился снять необычный ракурс. Мне скучно было проводить паркетные съемки. Однажды на каком-то совещании снял Сидорова через цветочек (смеется).
Кино – это судьба. Как случился в моей жизни московский период? Олег Урушев предложил проект – снять фильм «Анна Каренина» и «Асса-2» совместно с Сергеем Соловьевым. Меня порекомендовали Соловьеву как режиссера монтажа. Работал в Москве с Сергеем Александровичем бок о бок три года. Это была хорошая школа. Жесткая. Мы с ним нашли общий язык, хотя нередко возникали споры и нередко мы говорили на повышенных тонах. Но сумели найти точки соприкосновения и поняли о миссии каждого из нас в этой работе. Да, Соловьев – диктатор. Но это можно сказать о каждом режиссере. В творческом процессе иначе нельзя, идея не может быть общей и каждый не может интерпретировать свое видение. Режиссер изначально видит то, что он хочет донести до зрителя и воплотить это видение в своей работе. Я – всего лишь инструмент в его руках. На каком-то этапе работы с ним я вдруг перестал понимать, что от меня хотят. И тогда Сергей Александрович сказал мне: отбрось к черту всю науку и забудь все, чему тебя учили. Услышь свое сердце, душу, они тебя не обманут. Я так и сделал, мне это было легко, потому что всегда жил в созвучии со своими внутренними ощущениями, по интуиции. Для меня подсознание важнее холодного разума. Я делал и делаю, лишь то, что мне по душе. Найдет ли хоть одна моя работа отзвук в чьей-то душе? Не знаю. О себе всегда трудно судить… Но иначе уже никогда не смогу работать. И жить.
Галина Батищева
“Сургутская трибуна”